Стихотворение
Посвящается Т.

Самое прекрасное стихотворение пока не написано.
Это мотылек, порхающий перед сачком ретивого натуралиста.
Это клад, схороненный туманным осенним вечером на дне амстердамского канала. Его можно видеть, но коснуться нельзя.
Самое прекрасное стихотворение нашептывают тебе темные слепые глазницы окон предназначенной на снос улицы, где ты когда-то играл ребенком.
Оно писано немилосердным пером на лице старика.
Оно облаком ускользает по небу.
Недостижимое. Ненаписанное.
Самое прекрасное стихотворение выскакивает поутру из-под проворных босых ног отчаянно дерзкого мальчугана, который счастлив тем, что день начался.
Оно писано в морозном воздухе темными изгибами словно бы неживых ветвей.
Оно — в юношески чистом голосе гостиничной горничной, напевающей модный шлягер.
Оно хохочет в порыве ветра и таится в глубокой ночной тишине, оторваться от которой нет сил.
Оно смотрит на тебя сквозь прутья решетки печальными глазами молодой гориллы.
Неизбывно печальное.
Ненаписанное.
Самое прекрасное стихотворение.
Оно прелестной бесовинкой мелькнет во взгляде хрупкой пятнадцатилетней девушки, которая с легкостью командует своим сильным отцом. Оно вторгается телефонным звонком, несущим горькую весть. Оно в неловких словах письма, в котором пожилая женщина рассказывает мне о своем детстве: «…и всякий раз, когда мать хворала, мне приходилось звать соседку, но только позже я поняла, что она тогда напивалась пьяной, потому что отец нас бросил…»
Самое прекрасное стихотворение бормочет на своем тарабарском языке сумасшедший и шепчет в смертной тоске больной.
Оно в полных любви глазах некрасивой буфетчицы, которая глядит на ребенка в коляске.
Оно пошаркивает в осторожной поступи старых, преданных супругов, которые, обнявшись, идут навстречу своему последнему часу.
Оно проходит мимо.
Ненаписанное.
Как всегда, в чернильнице оказывается слишком мало чернил. Перо бойко начинает писать, но очень скоро уже царапает белым по белому.
И птица пролетает мимо и на крыльях уносит его прочь — самое прекрасное стихотворение.
Наверное, в дальние теплые райские сады, где оно может зимовать вечно.
И манить к себе.
И ждать — с поистине ангельским терпением.
Ждать, что однажды кто-нибудь его все-таки напишет. Но, к счастью, этого не случится, ибо никому не дано воспарить так высоко.
(Симон Кармиггелт, из книги «Несколько бесполезных соображений»)